Он раздраженно посмотрел на часы. Четыре с половиной часа до назначенного Святым момента. Но вдруг времени потребуется больше? Святой должен сделать свое дело и вернуться, он мастер по части таких авантюр, а уж если он чего-нибудь об этих играх не знает, то и знать не стоит.

Если бы Норман решил приехать...

Роджер Конвей присел на край стола, неторопливо поигрывая пистолетом. Мариус молчал. Сигара его потухла, но он не просил огня. Толстяк скорчился в другом кресле и злобно смотрел на Роджера. Длинный тихо стоял в углу. Придя в себя, он так и не произнес ни слова, только следил за Роджером. Монотонно тикали часы.

Стало сказываться напряжение. Хотел бы он быть таким, как Святой? Тот голодным бы не остался, заставил бы пленников приготовить обед из четырех блюд, накрыть стол и прислуживать ему за обедом. Святой сумел бы заставить их заводить граммофон и выполнять все мелкие поручения. Возможно, Святой написал бы письмо и сочинил несколько лимериков в придачу. Его не смутило бы молчание и ненависть, светившаяся в трех парах глаз. Он бы веселился вовсю, отпуская всякие шутки на их счет.

Роджер же оставался молчалив и насторожен. У него никогда не возникало желания стать укротителем львов. Один в клетке с дикими зверями – вот на что сейчас похожи его ощущения, решил он. То же непрочное превосходство человека, та же непрекращающаяся настороженность и повиновение с ворчанием и рыком зверей и та же уверенность укротителя, что звери только ждут, ждут, ждут удобного момента для нападения. Эти люди-звери изучали его, копались, в его душе, молча искали слабости в поведении, постоянно готовые наброситься. Вся ситуация действовала Роджеру на нервы. Конечно, раньше или позже, наверняка они попытаются освободиться. Но как?

Такая неопределенность может длиться часами. Действие и противодействие, угроза и ответная опасность, рычание и кнут, молчание и настороженность в глазах. Как долго?

Вдруг толстяк разразился целым потоком слов на родном языке.

– Прекратить! – рявкнул Конвей, нервы которого были на пределе. – Если хочешь что-то сказать, говори по-английски. Еще раз – и получишь по уху вот этим пистолетом.

Но толстяк нарочито вызывающе опять заговорил на своем языке.

Роджер спрыгнул со стола, словно с раскаленной плиты. Он замахнулся на толстяка, а тот нагло уставился на него.

И тут это случилось.

План был великолепно прост.

На мгновение Роджер забыл, что только у Мариуса связаны руки. Ноги гиганта оставались свободными. Наклонившись к толстяку, Роджер легко поймался на приманку. Остальные поняли план действий. Спина Роджера оказалась вполоборота к Мариусу. Конвей услышал движение позади себя, но даже не успел обернуться. Ноги гиганта врезались ему в спину с такой страшной силой, что сломали бы позвоночник, если бы удар пришелся по нему. Но удар пришелся в бок, место тоже весьма уязвимое, и Роджер со стоном рухнул на пол.

Толстяк и длинный набросились на него, выбили из рук пистолет, сильно ударили в челюсть. Ничего не видя от боли, Конвей не мог ни вскрикнуть – к горлу подкатила тошнота, ни вдохнуть воздуха.

– Скорее развяжи меня, идиот! – прошипел Мариус.

Толстяк кинулся исполнять приказание, попутно бормоча бесконечные извинения.

Мариус резко оборвал его:

– Поговорим о твоем наказании позже, Отто. Возможно, вы несколько искупили свое слабоумие. А теперь свяжи его этой веревкой.

Роджер лежал не шевелясь. Непонятно почему, он был в сознании, но не мог пошевелить пальцем, ничего не видел. Только почувствовал, как связали руки. В разбитой голове гудело, и каждый удар пульса отдавался страшной болью; все тело его было сплошная боль с центром в точке, куда пришелся удар, а от этой точки к каждой мышце тянулись железные щупальца; разум его как бы висел высоко и в стороне над грохочущей чернотой. Он слышал и запоминал каждое сказанное слово.

– Поищи еще веревку, Германн! – приказал Мариус.

Длинный вышел и вернулся. Ноги Роджера тоже связали.

Потом Мариус подошел к телефону.

– Междугородная?.. Бурее... – Немного подождав, тихо чертыхнулся. – Нарушена связь? Скажите, когда будет восстановлена? Это вопрос жизни и смерти... Завтра?.. Боже правый! А телеграмму сегодня доставят в Бурее?

Новая пауза.

– Да. Я хочу знать, будет ли сегодня доставлена телеграмма в Бурее... Бурее, Суффолк... Думаете, нет?.. Уверены в этом?.. Спасибо. Нет, не стану посылать.

Он повесил трубку, тут же снял снова и, на этот раз по номеру «Вестминстер», 99-99, принялся быстро отдавать распоряжения, смысл которых Роджер не понял. Похоже, это были подробные инструкции, потому что времени они заняли немало.

Но наконец Мариус с облегчением дал отбой, повернулся и пнул презрительно Роджера.

– Ты останешься здесь, свинья, как залог того, что твои друзья будут вести себя хорошо. – Потом он обратился к длинному на языке, показавшемся Роджеру сплошной тарабарщиной: – Германн, ты остаешься стеречь его. Я дам тебе пистолет. Погоди, какой тут номер телефона... – Он прочитал номер на аппарате. – Если мне что-нибудь понадобится, позвоню. Без моего разрешения отсюда не уходить... Отто, отправишься со мной. Поедем за Темплером на машине. На дороге есть мои люди, я их проинструктировал. Если они не окажутся такими же беспомощными, как вы, он живым в Бурее не попадет. Но в этом мне надо убедиться самому, поедем... Да, еще погоди. Эта лежащая на полу свинья звонила своему дружку в Мейденхед, чтобы тот приехал. Схвати его и свяжи. Смотри не ошибись, Германн!

– Ошибки не будет.

– Хорошо! Пошли, Отто!

Роджер слышал, как они ушли, а потом ревущая чернота навалилась и погасила слабую искорку его сознания.

Он потерял всякое представление о времени, и когда открыл глаза, то не мог определить, сколько времени находился без сознания – пять минут или пять дней, но тут увидел часы на стене и понял: прошло минут двадцать.

Германн сидел в кресле напротив и листал журнал. Посмотрев на Конвея, заметил, что тот пришел в сознание. Отложив журнал, он подошел к Роджеру и плюнул ему в лицо:

– Скоро, английская свинья, ты сдохнешь. И страна твоя...

Неимоверным усилием Роджер сдержал рвущиеся слова. Он обнаружил, что может дышать. Железные обручи, стягивавшие его грудь, несколько ослабели, а боль во всем теле уменьшилась. По-прежнему каждый удар пульса болезненно отдавался в голове и в спине, но все же стало немного лучше. И он не хотел усугублять положение, напрашиваться на новые неприятности – пока по крайней мере.

– Доктор – великий человек, – продолжал Германн. – Самый великий человек в мире. Ты бы видел, как он в две минуты решает самые сложные проблемы. Это потрясающе. Он – новый Наполеон. Он сделает нашу страну самой великой державой в мире. А вы, дураки, пытаетесь с ним бороться...

Речь его стала нечленораздельной, но Роджер понял достаточно, понял самое главное: человек, которому слуги так фанатично преданы, – не мелкая сошка. И еще подумал: «А есть ли у Святого шансы убедить хоть кого-нибудь, что Мариус не исповедует ни патриотизм, ни национализм, а поклоняется только своим богам – власти и деньгам».

Краска бессильного гнева схлынула с лица Роджера. Он молча лежал связанный и прокручивал в мозгу возможные действия и контрдействия. Германн, не сумевший спровоцировать его насмешками, дважды ударил Конвея по лицу, но тот не шевельнулся, тогда он снова плюнул ему в лицо.

– Я так и знал. У вас, английских собак, нет ни капли мужества. Вы храбрые только тогда, когда вас много на одного.

– Ну, кончено, – устало сказал Роджер.

Германн с ненавистью посмотрел на него:

– Если бы это ты меня ударил...

Д-з-з-з-и-н-ь...

Резкий звонок неожиданно прозвучал на всю квартиру. Германн замолчал на середине фразы и замер. На лице его появилась злобная улыбка.

– Сейчас я поприветствую твоего дружка, свинья!

Роджер тяжело вздохнул и подумал: «Наверное, я не очень осторожен. Что делать! Хитрить не умею. А может, Германн ждал бессознательно какого-то моего действия?»